Водный мир как возможность

На правах футурологической гипотезы.

 

"Все есть вода".

Фалес Милетский, основоположник греческой философии и европейской науки.

 

Автор: Дмитрий Алексеев

Мотивом поиска достаточных оснований для таких гипотез является их прединвестиционное значение, когда главной задачей при их выдвижении становится сочетание проектной составляющей с прогнозной.

 

Водное полушарие и водно-сухопутная инверсия представлений о пространствах жизни

Шесть континентов, из них пять обитаемых. Четыре океана есть преимущественно транспортные зоны и преимущественный источник ресурсов – в основном биоресурсов, и в меньшей степени – полезных ископаемых. Порядка 70% поверхности планеты занимает вода: морская и океаническая. В большинстве периодов массового вымирания истреблялось до 80% фауны суши и лишь до 20% фауны мирового океана. Значительная часть открытых астрономами экзопланет земного типа в обозримом околоземном ареале галактики «Млечный Путь» представляет собой крупные «суперземли» с поверхностью в виде глобального водного океана.

Существует ракурс планеты Земля (наглядно – на Google Earth), с которого виден лишь один Тихий Океан и ни одного материка. В этом смысле оправдано понятие «Водное Полушарие», хотя таковое и не используется как раз по причине субъектной неопределенности пространства, рассматриваемого большей частью как среда транспортных маршрутов с, казалось бы, незначительными в экономическом и ресурсном отношениях островами, планарно распределенными в ней. Такие островные кластеры в обширной водной среде с небольшими температурными различиями представляют все внутри-себя-бытующие ойкумены как замкнутые линейности. Однако в качестве региона с таким замыканием в нечто значимое для его экономической или политической жизни «Водное Полушарие» не рассматривается.

Большинство стран мира имеет наиболее развитые и богатые города вдоль побережий, из них самые развитые – вдоль морских и океанских. Крупнейший город-порт мира – Нью-Йорк на берегу Атлантики. Транзит между ними представляет основу мировой товарной логистики. Чем дальше в глубь континентов, тем, как правило, меньше логистика и беднее экономические условия. Логистика проходит вглубь континентов, но, как правило, эти удаления от воды представляют локализации сырья либо околосырьевое производство.

А еще чем дальше от транспортных сред (доминирующей среди которых в плане грузотоварных перевозок остается водная), тем более оседлым является образ жизни. То есть оседлость (если рассматривать ее как экономическую категорию относительно экономической же категории территориального распределения плотностей населения) может представлять относительный или степенной градиент (а не абсолютный дискретный показатель) относительно близости к средам перемещения или мобильного присутствия. Также важно отметить, что оседлость, будучи противоположностью мобильности, не есть при этом антитеза демографической категории миграции, почти во всех контекстах представляемой как «вынужденная не-оседлость» – то есть как не добровольно выбираемый образ жизни, не рассматриваемая с точки зрения полезности ее как процесса; обычно речь идет о «миграции-куда» и общем времени «цикла миграции», но не о приросте блага, получаемом в ходе нее. Более того, миграционные процессы часто коннотируются категориями гуманитарных катастроф и разрушений. 

Примечательно, что именно оседлый тип существования рассматривается как достижение цивилизации сравнительно с номадическим, безотносительно к интерпретации торговли как более-менее сложномаятнивокого номадизма (хотя отношение маятниковое-фланирующее также может быть градиентным), и преподается в таковом статусе в начальных общеобразовательных школах, задавая очень устойчивые предпосылки мировосприятия на дальнейшую жизнь целым поколениям жителей стран с совершенно различным уровнем благосостояния.

Все, что связано с пониманием процессов развития человеческих сообществ, включая общественно-экономические формации и цивилизации, а значит – самое экономику как науку и как аспект общественных отношений, мыслится как атрибут сухопутного человека – «существа суши», что очевидно объясняется его анатомо-физиологическими особенностями, не позволяющими отнести его ни к пернатым, ни к водным, ни к земноводным существам. Хотя сама суть развития общества неизменно связывается с использованием человеком иной относительно него среды, где он оказывается в некотором отношении (скорости, объема грузов или направлений), с одной стороны, инаково мобилен, а с другой – более мобилен. Что касается собственно номадизма, то с последним обычно ассоциируется именно сухопутный номадизм в его архаичных формах (именно это и оказывается стандартным представлением о нем, исподволь задаваемым в качестве сущностного определения начальной школы). Более того: поскольку самое экономика как наука и консультационная практика возникла с развитием капитализма, она также мыслится (даже в наиболее авангардных своих версиях вроде неокономики) как отношение ойкумен с презумпцией стационарности, даже если сутью этих отношений (справедливо) признается логистика, торговля и денежный обмен. Соответственно, и сам капитализм мыслится в акцентировании, презумпции и центрации сухопутного и оседлого образа жизни несмотря на все оговорки относительно великих географических открытий, транспортного сообщения с «испанским золотом», трансконтинентальных железнодорожных магистралей и межконтинентальных водных и авиамаршрутов. Экономическая жизнь – это все-таки по большей частью мыслимое бытующим «на суше», связанное с «недвижимостью», лучшая из которых – в городе, лучший из которых – большой, поскольку в нем интенсивнее коммуникации (то есть… опять же, локализованная мобильность!) и больше возможностей для самореализации. Однако все это мироустройство в сумме всех этих (на сегодня – все еще очевидных и само собой разумеющихся) представлений сегодня претерпевает кризис. И, кстати, все три доклада Римскому Клубу про «пределы роста» – именно про этот, вроде бы никогда не перестававший быть глобальным, оседлый мир с ресурсно-транспортным, сервисным, статусом рек, морей и океанов.

Что в связи со всем этим предполагается?

Превращение мирового океана не только в транспортную среду человечества, но и в массово жилую, способно снизить нагрузку с сухопутной части (ресурсную, транспортную, эксплуататорскую в отношении масс населения), выровняв образы жизни на суше и на воде, создав не только баланс транспорта и жилья в различных частях света, но и баланс уровней жизни. Изменив систему различий образов жизни. Не говоря про решение известных проблем с фобиями затопления прибрежных (и, вестимо, наиболее развитых – см. выше) поселений планеты в связи с поднятием уровня Мирового Океана из-за глобального потепления. Неокономика говорит, что разница уровней жизни обусловлена разницей уровней развития экономических ойкумен, каковую создает имущественный дисбаланс через привнесение денежного фактора. Но это дисбаланс фиатных государственных денег, кои Олег Григорьев считает «единственно настоящими», а государственность у него привязана и имперской изначальности, которая, в своем «классическом виде», представляет собой общественную распределительную иерархию, возникающую на ландшафтно-климатической равномерности континентальной глубины. Кроме того, что считать ойкуменой? Vaik? stovyklos, Chemijos, biologijos, matematikos, lietuvi? kalbos korepetitoriai, angl? kalbos pamokos https://intellectus.lt/ История про то, как тщетно иные пираты пытались делить поверхность мирового океана на «суверенные территории», хорошо известна. А вопрос об экономике "островных территориальных кластеров" (как внутри них, так и между собой) еще даже не поставлен в общем виде (в том числе, например... для групп планет). Сегодня борта судов считаются территориями стран, но почему нельзя частное флотирующее судно или мобильную платформу признать суверенной внегосударственной территорией? В нынешнем экономическом дискурсе ойкумены продолжают мыслиться ойкуменами суши, связанными с некоторым государственным суверенитетом, эмитирующим деньги, а транспортные сети международной торговли рассматриваются как будто нечто отдельное, но привязанное к задачам и потребностям «твердых» материков. То есть имеет место все то же соотношение суша-вода с доминированием суши как места присутствия метрополии с «выходом к морю» как преимуществом государственного (имперского) суверенитета.

И деньги, и собственно экономика, сейчас пересматриваются в рамках нескольких трендов, если вообще будет иметь смысл говорить про «экономику» по результатам такого пересмотра. Действительно, если утверждать, вслед за иными прочими, что-де капитализм системно сворачивается, и обозначать открытие Григорьевым истории экономических учений как истории их деградации, при этом признавая самое экономику как деятельность, вызванную задачами капиталистической эпохи, то не логично ли предположить, что естественный конец экономики есть часть естественного конца капитализма? Действительно, на примере истории поисков самой неокономики видно, что в тщете решить проблемы страны и мира экономическими способами происходит обращение… к теме архитектуры в ее более современном урбанистическом изводе (хотя почему-то без обращения к системно-динамическому инструментарию работы со сложностями, возникшему как раз благодаря усилиям отца-основателя самое урбанистики Джея Форрестера): действительно, "архитектура суши" была именно той сферой деятельности и знаний, что предшествовала в своих прикладных задачах первым экономистам-физиократам (в чем нетрудно убедиться, открыв книги Альберти или Витрувия, а "второй физиократ" Вобан так вообще представлял собой специалиста по государственным финансам и способам интеграции архитектуры в ландшафтную среду).

Однако сегодня есть возможность пойти еще дальше и начать разговор о новой средовой интеграции, очень осторожно используя понятие макроэкономики. Оказывается возможным вести речь о создании центров мирового развития в прибрежных морских и океанских гаванях, обеспечив более широкую палитру транспортно-логистических и деятельностно-присутственных возможностей. Собственно, то, о чем я говорил ранее касательно пространственных локализаций сред образов жизни, здесь рассматривается с точки зрения наиболее широких, глобальных, предпосылок и триггеров. Инверсия суши и воды также является глобалистическим аспектом развития идей «логистического дизайна», представленных в отдельном материале. Основным таким триггером здесь можно предполагать равномерность комфортного расселения с учетом водных пространств. Чему не только не противоречат, но что активно дополняют идеи ресурсосбережения и достаточности жизненных благ. Здесь же и решение проблемы неравномерности расселения как существенного (если не основного) условия неравномерности распределения богатства в мире, проистекающего из устойчивости (фиксированности, неизменности) связей, делающих выгодными такую неравномерность для определенных агентов торгово-финансовых отношений.

С одной стороны, нельзя говорить про некий насильственный или рекламный характер «водной» идеи: речь идет о децентрации, а не о рецентрации. О понимании планеты как глобального дома и как глобального «космического корабля». Нет ничего естественного и здорового в том, чтобы из гостиной место собраний переместить в ванную (хотя если речь вести о бане, то там, кстати, многие вопросы решаются успешнее, чем в гостинице), да и вообще в том, чтобы назначать какое-то место или какой-то угол в доме «главным местом действия». С другой стороны, говорить об инверсии «суша-вода» все же придется – но именно для того, чтобы осуществить децентрацию тех предпосылок о мироустройстве, что все еще сохраняются на сегодняшний день. Во всяком случае, влияние этой инверсии должно быть оценено:

• узко – с точки зрения демографического (скорее даже жесткого социобиологического) вопроса о том, какая численность населения планеты может быть допустима по ресурсам (в смысле Фуллера и Ко – значительная);
• широко – с точки зрения системной динамики, когда должны быть заново перерасчитаны возможности человечества со времен последнего доклада «Пределы Роста» с поправкой на факторы:
  • неономадизма как глобального тренда эволюции человеческих сообществ;
  • логистического дизайна как повседневности;
  • сухопутно-водной инверсии как пересмотра основ хозяйствования и организации поселений (именно здесь должна рассматриваться идея, представленная в наррациях города-товара с мобильной инфраструктурой, о чем также есть отдельный материал).

Здесь следует обозначить два подхода к демографии:

• «притча о сеятеле», вопрос о праведниках, выведенных из Содома и Гоморры, «по делам будут судить вас» и т.п.;
• все, «не примкнувшие» и «не вписавшиеся», должны погибнуть.

Второе – лукавство, рядится в одежды первого и стремится приватизировать его. Важно, чтобы такие ультраправые вещи как патологический предел политэкономии капиталистического общества (при всей его социалистической зарплатоориентированности) были преодолены системно, то есть не возникали был при сходных условиях в отсутствии критической массы носителей исторической памяти о них. Это представляется возможным осуществить как раз в сумме тех перспектив, о которых здесь идет речь. 

Важно достичь массового осознания того обстоятельства, что ультраправая позиция de re представляет собой высшую форму экономической-рационализации-в-себе как исторической же саморефлексии капиталистической системы, рецепцию стадности, сопровождающую выход человечества в свое эволюционное, ассоциативно-диссоциативное, планарное, состояние. И, в силу известных исторических же обстоятельств, не отрефлексированную в том числе и теми классиками, что пещись сделать это в рамках первого в известной исторической ретроспективе целостного обществознания – марксистского. Самое экономика как массовая консультационная практика (включая практику теоретизирования) есть органическая составляющая капитализма и, в случае кризиса центрации общества на прибыли как принципе общественного развития, претерпевает кризис вместе с ней, требуя выхода за рамки самое себя (отсюда и возникают признания вроде "в рамках экономики решения этих проблем нет" или "давайте создадим новую целостную науку об обществе"). Между тем, даже несмотря на возврат оной "целостной науки об обществе" к своей пространственно-поселенческой изначальности, само марксистское политэкономическое измерение никуда не девается – оно лишь еще недоосознано в его новых формах с новыми же свойствами, кои формы, вполне в соответствии с тривиальным диалектическим представлением о развитии, оказались незамеченными в своей эволюции: так, вместо пролетариата возник прекариат с его интересами; идею Интернационала именно как "состояния рода людского" (вполне в соответствии с аутентичным текстом одноименной песни) воплощает Интернет; аналог рабочего движения представляет постколониальный исламизм с его древними идеями честной торговли для всех, в доколониальный период породивший на европейской почве университетские "нации"; предельное марксистское "упразднение государства" стало прямой, если не ключевой, темой либерального экономизма, а также одной из доминирующих тем в первые годы постсоветской России; равно как не менее марксистская идея отмены фиатных государственных денег в рамках того же либерального экономизма сегодня рассматривается без вульгарного отказа от самих денег как инструмента и общественного блага, но в смысле их массовизации и демократизации с учетом всего корпуса представлений о локальных и частных деньгах. А еще Маркс и марксизм в сегодняшнем мире проявляются так, как о нем писали Ромен Роллан и Роза Люксембург, то есть в том смысле, что, во-первых, задачи социального благополучия могут быть достигнуты не одной "решающей" революцией, но серией их, даже с, казалось бы, "полной" учтенностью всех ошибок прошлого и подобного (поскольку всегда есть факторы неопределенности, частичной управляемости и новизны), и предполагают периоды реставрации с довольно жесткой реакцией. И во-вторых, в том смысле, что необходимые изменения в мире могут быть получены также системной работой без одномоментных скачкообразных революций с неизменной структурой процесса на межойкуменном уровне – путем перекрытия пространственных каналов и площадей с еще незанятыми рынками дешевой рабочей силы, пока что недоступной глобальным империалистическим силам. Именно для последнего случая оказывается столь важным развитие низовой, "социально-полазмоидной", планарно-нетворкинговой, интеграции социальных процессов как именно процессов деловой коммуникации. Важной новостью здесь будет признание того, «империалистический бизнес» есть не эволюционная форма низового, но скорее вырожденная. Но к пониманию этого еще нужно прийти, поскольку очень многие сознания, представляющие микстуру из марксизма, ницшеанства и фрейдизма, руководствуется максимой «жизнь есть экспансия», а не «жизнь есть содействие».

Здесь важно понимать, что сама нация как своеобразная эволюционная форма человеческих сообществ преодолевает предшествующий ей имперский экспансионизм. Включая университетскую или научную ее изначальность, а сегодня – аспект бытия. Действительно, науке как общественному институту для самореализации познавательных амбиций своих членов все равно, на кого работать. Но даже если она работает на ультраправый или тоталитарный режим (и хорошо работает, как это показали германский и более поздний советский опыт), то внутри себя она все равно представляет демократию, основанную на институционализированном конфликте сомнений. Это просто необходимо ей, чтобы быть эффективной, успешной и, таким образом, востребованной извне ее собственной среды. Этот же принцип "заклятой дружбы" кафедр и колледжей, идущий из университетской среды национальной Европы, распространяется на воспроизводство в отчужденном виде сдержек и противовесов политической конфедерации Северной Америки. Важно помнить, что устройства политических и научных сообществ, восходящие к эпохам арабского влияния на Европу, не только коррелятивны, но и сродственны. (Да, отношения с Платоном и Поппером здесь отчасти становятся хитрой "Санта Барбарой", но не столь драматичными.) Своим же продуктом наука представляет генерацию новых денежных значений, а также самого формата денежной системы как квинтэссенции общественного договора. И это создает приличный задел оптимизма: диктатура нуждается в науке, но не наука – в диктатуре. Тот же факт, что конкурентная среда "первого мира" была безразлична к политическому режиму как источнику экономической выгоды, означает лишь необходимость пересмотра этой безразличности именно с точки зрения выгоды и рисков существования самой этой среды.    

Далее можно высказать несколько фантазийных гипотез, часть которых имеет внешние относительно данного текста предпосылки:

• дальний космос будет осваиваться неким образом подобно земному освоению водной среды (пока без уточнения того, что здесь имеется в виду);
• метаболическая архитектура получит окончательную средовую легитимацию для всех сред как ключевой способ архитектурного мышления для ландшафт- и средовой интеграции (для земли, воды, воздуха и даже космоса) через воду;
• могут стать актуальными некоторые русские традиции «жилого моря» как республиканские;
• "полинезийский" формат стационарных и мобильных островов может стать актуальным, и сформировать пространство проблем и их решений (см. Р.Б.Фуллер о Полинезии в его статье «Усмешка гигантов»).

Эти гипотезы предлагается рассматривать относительно минимум трех, уже запущенных в качестве политических государственных и межгосударственных, отраслевых и межотраслевых корпоративных, стратегий радикального изменения основ предметно-технологического множества, носящих глобальный характер, а именно:

• перехода автопроизводителей большинства стран на электротягу и подключение к этому процессу авиа- и судопроизводителей;
• инвестиций в разработку средств, радикально удешевляющих стоимость электроэнергии, особенно коммерческих термоядерных реакторов;
• повсеместной доступности интернет-доступа через спутниковую глобализацию и радикальное его удешевление.

Перспективы открытого начала этих процессов намечены к реализации в течение десятилетия начиная с конца 2018 года, и уже представлены в отдельных официальных публикациях в сети. Все прочие тренды – как то "интернет вещей", разного рода направления разработок а-ля Gartner, кластерные специализации национальных экономик и даже "новые деньги" (а значит, и новые торгово-финансовые отношения) находятся в рамках именно этих трендов, которые можно назвать инфраструктурными. 

Речь здесь, еще раз, не об антиутопиях или отдельных высокотехнологичных водных поселениях – речь о возможности макроэкономического устройства на новых принципах в масштабе целого полушария, способного оказать влияние на образ жизни в глобальном масштабе. Однако если уж говорить именно об антиутопиях, то важно понимать, что вместе со всеобщностью спутникового доступа будет наращена и военная спутниковая составляющая. Но именно потому космос и становится частным, чтобы избежать монополизации. Кроме того, открыт вопрос о взаимоуживаемости конфедеративных систем – то есть тех, для которых свойственная высокая степень автономии и диссоциативности их коллективных членов. Но здесь также едва ли есть существенная проблема при реальном учете критериев конфедерализма: возможность унификации – не новость, новость – конфедерализация как системная деунификация.

Начало астроинженерии: как бы это могло выглядеть?

Человечество уже достигло того состояния, когда оно может приступить к реализации астроинженерии "первого типа" – вопрос в том, как оно это будет делать организационно. Первым и наиболее очевидным способом является увеличение этажности селитебных поверхностей при отказе от многоэтажности жилых терминалов – повышение их приватности, мобильности, функциональной универсальности и блокируемости в широком диапазоне интерфейсов. Что означает расширение площадей и повышение функциональности мостовых надземных и подземных конструкций, а также освоение водных пространств, опять же, этажностью надводной и подводной частей сооружений. Этажность должна нести среду, в том числе биологическую – именно поэтому в тренде «зеленые небоскребы», хотя сами небоскребы, скорее всего, довольно быстро станут историей либо довольно узкой и, во всяком случае, отнюдь не массовой, нишей, скорее зависящей не от цены земли. Не исключено также, что они станут не более, чем функциональным ракурсом или шпангоутными комплексами, соединенными с другими такими же терминалами. А их внутреннее пространство будет соотнесено с горизонтальными балочно-мостовыми конструкциями, которые, в свою очередь, наверняка будут представлять преимущественное место расположения жилищ. Но это, опять же, в условиях суши – в водных условиях подобное также будет возможно, но там наверняка станет доминировать нечто другое – скорее всего, все то же пространственно-кластерное, легко диссоциируемое и реассоциируемое. Иначе говоря, понятие этажа здесь будет относиться не к отдельному зданию, а к организованному ландшафту городской среды. В этом же смысле уровни этажей будут разделены по функциям, при этом должна быть решена проблема естественного дневного освещения; граница поверхности планеты и воздушной среды представляет ценность общего блага. Что означает растровость или... да, ризоматичность мостов и этажей – что уже наблюдается во многих реализациях различных архитектурных проектов.

Системный номадизм как доденежная праоснова экономики

В основе экономики лежат не только деньги, но и нечто более фундаментальное, чем они. Собственно, распределительная гипотеза происхождения денег и ее "идентификационное" уточнение как раз указывают на такую праоснову. Она представляет собой обеспечение оседлых экономических агентов всем необходимым со стороны агентов перемещаемых, и получение перемещаемыми профита от разницы уровней жизни оседлых. Для этого перемещаемые стремятся превратить собственный фланирующий номадизм в маятниковый (или регулярный) различной сложности, формируя тем самым систему рынков как основу экономических отношений.

Но та экономика, что основана на обеспечении мобильными оседлых и мобильных-над-оседлыми, перестает работать. Пора это признать на конец второй декады XXI века. Нужна экономика, основанная на обеспечении мобильными мобильных-как-таковых, не находящихся в жесткой категориальной или антропологически-видовой разнице субъекта и объекта обеспечения или снабжения; когда принудительная оседлость либо оседлость из "внушенной необходимости" считаются закрепощением или рабством. Оседлость может быть лишь добровольной и временной – именно тогда Земля может по-настоящему принадлежать всему человечеству. Поскольку именно тогда человечество постигает себя в своем истинном экономическом бытии. Но какой тогда будет такая экономика?

Тотальная мобильность и средства ее обеспечения делают максимум людей свободными, осуществляя культурную революцию, подобную распространению одежды и столовых приборов. И тем самым меняют самое основу того мироустройства, которое привычно представлять экономическим. В ситуации, когда все супермобильны, а торговля и государство редуцированы до общественно полезных сервисов, имеющих минимальные издержки, деньги продолжают оставаться основой конечных и срочных соглашений, но начинают работать в качестве категории всеобщего права. Даже в презумпции происхождения торговца от государства и само оно, и создающий прибыль торговец, могут в логике своего происхождения редуцироваться (либо эвфемеризоваться) до сервисов. А значит, издержки как торговца, так и "инстанции сервисов общественного блага", минимизируются, автоматизируются и редуцируются. То есть осмысленная мобильность означает не только неокономическое "производитель и потребитель – одно лицо", но и "купец, производитель и потребитель – одно лицо". Что на сегодня есть все еще дичь, но уже ближайший тренд завтрашнего дня.

Для этого нужно массовизировать способность и средства комфортного и беспрепятственного перемещения отдельной личности в максимальных масштабах (на сегодняшний день – в масштабах планеты). Значит, средства его перемещения и средства его жилья должны быть едины. Но если так, то здесь меняются способы и принципы потребления – причем как на индивидуальном уровне, так и на макросоциальном глобальном, если вообще в дальнейшем будет иметь смысл называть их макроэкономическими. Если останутся денежные или квазиденежные отношения, то наверняка этот смысл сохранится, но это уже скорее будет постэкономическая фаза существования человечества, где привычно-экономическое будет существовать "в снятом виде".

Деньги есть лишь логистическая форма капитала, который суть накопление или обретение организации, в том числе "организации памяти". Полезность каковой организации обретается ее задействованием, а наилучшим вариантом здесь оказывается именно меновая, или коммуникативная, полезность. Для Маркса коммуникативный или медийный аспект существования общества не был предметом тщательного рассмотрения вообще (равно как масс-медиа для него были не более, чем средой формирования "ложных ценностей"), потому он и говорил про меновую стоимость или полезность в хитрой казуистике, достойной лучших образцов схоластики, демаркируя ее от себестоимости. То, что "меновость" (как всякая коммуникативность) смеет свою специфическую логику, он помыслить не мог, поскольку классическая логика и диалектическая логика Гегеля были для него наиболее научными основаниями, представляющими самое логичность. Разработка неклассических логик во времена Маркса не велась, теория речевых актов еще не была создана. А Коллингвуд еще не сказал, что "логика ответов" без "логики вопросов" бессмысленна.

***

Итак, имеют место два принципиальных обстоятельства:

1. фактор денег суть начало скорее правового, нежели законодательного, измерения в среде экономических реалий;

2. собственно неокономический разговор основан на презумпции извлечения профита "мобильными" из разницы благосостояний "немобильных", причем оное благосостояние и профит мыслятся в денежной и челвекоресурсной формах, тогда как сам формат "логистического бытия" имеет доденежный характер, а деньги здесь как инструмент используются определенной когортой профессионалов торгово-финансового дела (то есть когортой тех, кто зарабатывает деньги).

Эти обстоятельства, похоже, и есть то, что сейчас шатается в плане основ экономической модели (причем уже с некоторыми проблесками трендов), и не разобравшись с этими вещами, нельзя получить пресловутую новизну в разговоре о каком-либо развитии земных территорий и пространств: всегда происходит уже ставшее очевидным скатывание в имперское "сейчас всех переселим и, сделав новых оседлых, перезапустим мирсистему". Но если речь вести именно о гражданах, а не о "податном сословии", то такое уже не пройдет. Ибо мобильность первых – право, причем естественное (едва ли не второе после "Aux armes, citoyens").

Вопрос в том, где быстрее всего этот процесс массовизации соединного жилья и транспорта начнет работать. Самое близкое, где такое можно предположить, представляет обозначенный в начале этого материала регион – обширное "водное полушарие" – тихоокеанская сфера планеты Земля. А центры развития соответствующих технологий и практик, скорее всего, будут представлять крупные центры суши, а также флотирующие платформы, часть которых, спустя непродолжительное время, скорее всего, станет глубоководной.