Homo neoconomicus

Текст: Андрей Акопянц

Одно из главных отличий неокономики от классических экономических теорий заключается в том, что она изучает экономические механизмы в их взаимосвязи с механизмами власти. И у этого есть глубокие основания – а именно, представление о человеке и его мотивациях, положенное в основу неокономики. И это представление радикально отличается от "человека экономического", из которого исходит современная ортодоксальная экономическая теория.

Одно из радикальных отличий неокономики от классических экономических теорий заключается в том,  что  она изучает экономические механизмы в их взаимосвязи с механизмами власти.

Более того,  она постулирует, что возникновение  практически всех существующих экономических феноменов и институтов невозможно объяснить чисто экономическими мотивациями субъектов, но можно объяснить исходя из мотиваций власти.

Этот подход проходит красной нитью через все неокономические нарративы – начиная от возникновения денег,  разделения труда и финансового сектора, заканчивая механизмами взаимодействия развитых и развивающихся стран.

И  этот подход имеет глубокие обоснования, которые, насколько я знаю,  не отражены ни в книге Григорьева, ни в его публичных выступлениях. Но их понимание крайне важно  для того,  чтобы воспринимать логику рассуждений неокономики.  Речь идет о модели человека.

Homo economics

Как известно, история современной неоклассической  экономики (economics) началось с того, что ее основатели попытались построить ее аксиоматически, положив в основу модель «человека экономического”  – homo economicus.

Это такой человек, главная мотивация которого – увеличение собственного благосостояния.  При этом он является рациональным, т.е. принимает в каждой ситуации наиболее выгодные для него решения, и обладает всей полнотой информации о рынке.

Эта модель в некотором приближении позволила объяснить функционирование существующих институтов западного общества, хотя потребовала для этого введения всяких поправок  и дополнений, касающимися индивидуальных различий людей – склонность к риску, временной горизонт, еще что-то. Ну, и предположения о полноте информации пришлось частично отвергнуть (особенно порезвились тут институционалисты).

Но она не смогла объяснить ни возникновение этих институтов, ни функционирование обществ другого типа,  ни сам факт возникновения homo economicus – как известно, дикари, с которых все начиналось, таковыми не являлись.  И логично перейти к рассмотрению макроэкономических феноменов тоже не смогла – пришлось в economics вставлять на живую нитку  фрагменты классической (смитовско-марксовой) политэкономии.

Ну и вообще, как мы знаем, реальные  homo sapiens-ы весьма далеки от homo economicus по своим мотивам, и часто не очень рациональны. 

Homo neoconomicus

В основу неокономики положена совсем другая модель человека – существенно более близкая к тому, что нам известно из психологических и этнографических изысканий. А именно – человека иерархического.

Как известно, первичными инстинктами для всего живого являются инстинкт самосохранения и инстинкт размножения. У стадных животных на базе инстинкта размножения сформировался  иерархический инстинкт, проявляющийся в основном у самцов  – стремление занять более высокое место в социальной иерархии стада. Потому что чем статусней самец – тем больше самок он может оплодотворить. 

И собственно, властный (иерерхический)  инстинкт и результаты его сублимации (о чем пойдет речь дальше)  неокономика рассматривает как основную мотивацию индивида.

Для наук, изучающих власть (элитология, теория управления) это – общее место.  Но экономическое поведение с такой точки зрения рассматривать было не принято.  Но  именно единство базовых  мотиваций  и предопределяет  неразрывную связь экономических  и властных механизмов, которую постулирует неокономика.

При этом человек по-прежнему рассматривается как рациональный – но очень локально. Считается, что в ситуации очевидного выбора он не будет делать себе хуже, а по возможности – лучше. Т.е. если у него есть возможность получить здесь и сейчас за одно и то же рубль или два, он предпочтет два.

Ну, и остаются в силе индивидуальные особенности – у кого-то властный инстинкт развит сильнее, у большинства – слабее (да и общество зачастую его репрессирует),  временные горизонты тоже различаются (т.е. кто-то предпочтет рубль здесь и сейчас, а кто-то два и завтра).

Статусное потребление как атрибуция власти

В первобытных обществах всякие редкости и ценности мог иметь только вождь и его приближенные (они просто отбирали их у всех остальных).

Про мере роста человеческих сообществ до тех размеров, когда все уже не могли знать всех,  ценности стали играть роль визуальных  признаком статуса – а как иначе внешне отличить  статусного индивида?

Отсюда – особая одежда, украшения, и всякие визуальные  атрибуты власти (которые дошли до наших времен в виде  корон и скипетров, и так далее) – в общем, цветовая дифференциация штанов.

Соответственно, способом оказать кому-то уважение стало дарение подарков – желательно редких, владение которыми поможет их владельцу обозначит свой статус. 

И межплеменные обмены начинались вовсе не как товарные (обмены излишков на излишки). А как статусные – реципрокные. Одно племя посылало другому подарки (редкости) в знак уважения. И получало ответные подарки. Ни о какой эквивалентности обменов здесь речь не шла, да и сами предметы обмена зачастую не имели никакой практической ценности – только статусную.

Богатство как сублимация власти

После распространения денег  у отельных расторопных индивидов появилась техническая возможность накапливать богатства вне зависимости от их статуса (уровня власти).  

И соответственно, появилась возможность покупать ценности и редкости – т.е. осуществлять статусное потребление.  Тем самым как бы обозначая свой высокий социальный статус (которого в реальности нет) и сублимируя иерархический инстинкт.

Т.е. стремление к богатству неокономика рассматривает как сублимацию властного (иерархического) инстинкта, осуществляемую через статусное потребление.

По мере того, как человечество богатело,  и богатых становилось все больше и больше, у них сформировалась собственная альтернативная иерархия – иерархия богатства.  И статусное потребление является важной чертой этой иерархии. Дорогие машины, дворцы и  яхты богатых людей – это не прихоть.  Это – необходимость для обозначения своего места в иерархии (хотя многих действительно богатых людей эта необходимость на самом деле  раздражает).

И высокие уровни в этой иерархии также действительно дают некоторую власть, и свободу доступа к самкам. 

Статусное потребление и мотивация к труду

В бедных странах люди зачастую работают просто для того, чтобы выживать (в силу инстинкта самосохранения). Но в странах с развитой системой социального обеспечения сейчас можно выживать, вообще не работая.

Так ради чего люди там вкалывают? В основном – ради статусного потребления.

Дорогие (или выглядящие как дорогие)  шмотки и гаджеты играют важную роль в мотивации современного человека, позволяя ему реализовывать свой иерархический инстинкт – если он не может реализовывать его другим способом.

Причем тут можно выделить два варианта  мотивации:

• хочу то, что есть мало у кого (сильно развитый, но сублимированный иерархический  инстинкт).  Встречается редко;
• хочу то же, что есть у всех, а у меня нет (слаборазвитый иерархический инстинкт). Встречается часто, особенно у женщин (а они уже мотивируют мужчин :).

И собственно,  адепт  статусного потребления  в достаточно богатом обществе и является прототипом  того самого  “’экономического человека”  – потому что ему всегда нужно больше  (правда, он не всегда ведет себя рационально, например,  когда берет неподъемные кредиты).

Но бывают и исключения, которые модель homo economicus  объяснит не может, а модель “иерархического человека” объясняет хорошо.

Меня в свое время поразил некий феномен.

Году в 95 знакомая женщина пожаловалась, что не может найти  мужика, чтобы  вскопать огород.  Жила  она при этом в депрессивном районе,  где закрылся большой завод, практически все были без работы и жили на пенсии своих стариков. Мужики  просиживали целыми днями за домино, попивая дешевое пиво,  а их жены выпрашивали на рынке подгнившие овощи, чтобы накормить детей.  Но копать огород никто не поехал – хотя она предлагала вполне внятные деньги.

Я долго недоумевал, а сейчас я понимаю, почему: “мотивации нет” (с).

Если ты живешь бедно, но как-то живешь, но и вокруг (в твоей референтной группе) все живут так же, то у рядового  человека со слаборазвитым иерархическим инстинктом никакой мотивации к дополнительному труду и повышению своего благополучия не возникает. В полной противоположности с неоколассическим “экономическим человеком”.

Из этого следует, в частности, что для полноценной мотивации к труду нельзя допускать возникновения “гетто” – люди разного уровня достатка должны быть перемешаны.

Статусное потребление как макроэкономический механизм

Многие,  наверное, читали или слушали рассказ Олега Григорьева о монокультурной модели взаимодействия  развитых и развивающихся стран.  Но наверное, немногие обратили внимание на ключевой вопрос – а зачем,  собственно, развивающейся стране с бедненькой и малоэффективной, но сбалансированной экономикой вступать в это взаимодействие?

Да, она в результате будет жить чуть богаче, но это будет потом (и когда взаимодействие начинается – это совсем не очевидно).  И цена за это весьма велика – утрата самостоятельности, исчезновение наиболее технологичных отраслей промышленности и др.

Ответ на этот вопрос так же дает концепция статусного потребления.

Дело в том, что в развитой стране не просто все производится эффективнее. Там еще производятся вещи, которые в нашей модельной развивающейся не производятся вовсе. Автомобили, к примеру. И  частные самолеты. И еще много чего. А в развивающейся стране, какой бы бедной она не была, есть элита (власть), да и просто богатые люди. И они, естественно, всего этого хотят – потому что у соседей есть. А у них – нет.

А “чтобы купить что-нибудь ненужное, нужно продать что-нибудь ненужное”. Или даже нужное. А что продавать? Очевидно, самый простой продукт, по которому разница в трудоемкости и в качестве с развитой страной – минимальна.  Причем власть  может организовать его изъятие в нужных количествах, даже если излишков нет.

Вот и начинается взаимодействие. Продаем зерно, покупаем  автомобили.  И дверка приоткрылась. А уже потом выясняется, что в таком варианте выгодно и ширпотреб покупать – он получается дешевле и лучше, чем свой.  А через некоторое время глядишь – а уже вся страна производит зерно, а все остальное – покупает.

И теми же механизмами, по Григорьеву,  взламывались натуральные (безденежные) воспроизводственные  контура при появлении денег. Через украшения, красивую одежду и прочие редкости. Которые самим произвести невозможно, но иметь хочется. Сначала немногим. А потом – всем.  Вот и начинается в каждом хозяйстве торговля своим товаром и специализация на производстве  наиболее эффективного продукта.

О научно-технического прогрессе

Если мы рассмотрим историю большинства  значимых научно-технических инноваций в истории человечества, то обнаружим, что все они изначально воплощались в жизнь либо для военных целей,  либо как предметы статусного потребления. И только потом становились массовыми и привычными.

Это хорошо видно к в истории как относительно свежих технологий (автомобили, телефон, авиация, компьютеры,  мобильная телефония),  так и древних  (конная тяга, каменное и бетонное строительство, железные орудия труда и др.)

И даже хлопковые ткани, вызвавшие к жизни научно-техническую революции, если внимательно посмотреть, тоже внедрялись через статусное потребление – популярность они получили тогда, когда одежду из хлопка стала носить английская королевская семья.

Т.е. НТП всегда  двигали  амбиции властных элит и богатых людей.

Заключение

Таким образом, получается. что именно статусное потребление – осуждаемое многими “потреблядство” и являлось основным драйвером развития человечества  как в древности, так и в капиталистическую эпоху.

Есть ли этому какая-то альтернатива? Похоже, что есть.

Вспомним такую мотивацию,  как  творчество. С точки зрения неокономики – это тоже сублимация. Причем как властного инстинкта (власть над душами), так и  более базового инстинкта размножения (остаться в веках).  Только творец остается в веках не своим генофондом, а результатами своего творчества.

Мы ранее не обсуждали – какие свойства и действия личности, кроме развитого иерархического инстинкта, обуславливают  попадание во властную элиту. А эти свойства (требования к элитам) меняются. Когда-то это была физическая сила.  Потом – воинские навыки. Потом – организационные способности.  А  значимость  статусного потребления для властных элит и для богатых на самом деле падает со временем (чем цивилизованней общество, тем она ниже).

И вполне можно представить себе такое общество, где именно способность к продуктивному творчеству станет основой иерархии, и внешняя  атрибуция статуса  станет неактуальна для элит, а статусное потребление для масс – немодным и даже немножечко стыдным, как это было в СССР в определенный период.

Кстати, что-то похожее наблюдалось в эпоху расцвета протестантской идеологии в Европе и США. Протестантизм требовал от своих адептов разумного аскетизма, а как способ религиозного служения  декларировал  организацию (упорядочивание) мира вокруг себя (Веберовский “организованный человек”). Т.е. строительство бизнеса рассматривалось как служение богу, а статусное потребление – как грех.  И,  похоже,  именно эта идеология сыграла существенную роль в экономическом расцвете северной Европы и США – все великие предприниматели 19 и начала 20 века века были последовательными протестантами.

Правда, остается вопрос – что тогда будет мотивировать к труду всех остальных. Не могут ведь все быть творцами. В 18-19 веках основной мотивацей был голод (выживание). Но в будущем мы же, наверное, этого не хотим? Так что на этот вопрос ответа у меня пока нет.

Источник